что делать если отрезал руку
Жизнь после ампутации
Порой устоявшаяся жизнь может резко измениться. Какое-то событие или несчастный случай кардинально меняют людей, заставляют их заново учиться жить. Именно это предстоит сделать некоторым пациентам отделения гнойной хирургии больницы скорой медицинской помощи Курска.
По словам заведующего отделением Сергея Ельникова, люди с обморожениями проводят у них по нескольку месяцев. «Когда в феврале были сильные заморозки, к нам поступали пациенты в тяжелейшем состоянии, – говорит Сергей Назарович. – Отмороженные ноги, руки чернели. Студенты мединститута, приходившие на практику, порой не могли смотреть на омертвевшие конечности без содрогания, многим становилось плохо». Ельников предложил поговорить с двумя женщинами. Они уже пошли на поправку, скоро отправятся по домам.
После операции бросил муж
Наталье – 25 лет. В конце февраля она отморозила себе кисти рук.
– Я работала в 6-й поликлинике, – говорит она. – Вечером возвращалась пешком домой в поселок Конорево, всего несколько километров. В тот день градусник показывал –25оС. У меня руки уже были немного подморожены, застудила я их, еще когда на рынке работала. А тут кисти стали покалывать. Когда пришла домой, они побелели. Я сразу же руки опустила в тазик с теплой водой, но было поздно.
В БСМП Наталье ампутировали четыре пальца на правой руке и три – на левой. Но даже те, что удалось сохранить, пока не разгибаются и ничего не чувствуют.
– Как бы не пришлось и их ампутировать, – говорит Сергей Ельников. – Но Наталья у нас не унывает, хохочет с другими пациентами, в коридор уже курить бегает.
– Как же вы умудряетесь сигарету держать? – недоумеваем мы.
– А вот так две руки складываю, между ними сигарету и зажимаю, – показывает Наташа. – Есть, правда, сама не могу, кормят меня. Не научилась еще ложку запястьями держать. Главное сейчас, чтобы оставшиеся пальцы на левой руке «заработали». Буду заново учиться писать, придется левую руку разрабатывать. Жаль, теперь рисовать не смогу – раньше у меня это было вроде хобби.
До того как попасть в больницу, Наталья жила с парнем. Они не были расписаны, обоих устраивал гражданский брак. Узнав, что Наташа стала инвалидом, мужчина собрал вещи и ушел. Да и в больнице его ни разу не видели. «Бог ему судья», – вздыхает наша собеседница.
Зато к Наталье постоянно приезжают родители, переживают за дочь. «Очень по ребенку скучаю, – говорит Наташа. – Дочке годик и восемь месяцев. Она, правда, еще не понимает, что со мной случилось. Но это, наверное, и к лучшему».
«Жалости нам не надо»
На соседней койке – Галина из поселка Ворошнево. Как-то зимним вечером возвращалась домой и по колено провалилась в ручей.
– Воды набрала полные сапоги, – говорит женщина. – А пока до дома добралась, ноги ужасно замерзли. Разулась – вижу, дело плохо. Пока нашли машину, чтобы добраться до Курска, ступни стали темнеть. Уже здесь, в больнице, в голове была всего одна мысль: скорее бы операция – не оставалось сил терпеть жуткую боль.
Галине ампутировали обе ступни по щиколотки. Рядом с ней постоянно находится дочь, не уходит даже ночью. Составляет три стула – так и спит. В отделении нет свободных коек, люди лежат даже в коридоре.
– Иногда чувствую, что пятка чешется, – говорит Галина. – Руки сами тянутся, а потом понимаю, что почесать-то и нечего.
– У меня то же самое бывает, – вступает в разговор Наталья. – Иногда кажется, будто кончики пальцев покалывает.
При всем этом женщины не унывают. Говорят: «Что нервы зря трепать? Нужно учиться заново жить». Когда к ним приходят посетители, никогда не говорят об операции и инвалидности. Есть ведь масса других тем для разговора.
– Вот что нам сейчас абсолютно не нужно, так это жалости, – чуть ли не одновременно сказали женщины. – Жить будем!
История о пропавшем пальце. Что делать, если вам не оказали медицинскую помощь
«Сноб» запускает рубрику «История одной борьбы» — каждую неделю мы изучаем истории людей, которые, столкнувшись с трудностями, пытаются решить их в одиночку. Сегодня — история про жителя Карелии, который случайно отрезал себе палец и не добился того, чтобы его пришили обратно
Поделиться:
Это был обычный, непримечательный день, 31 августа 2015 года, и Анна у себя дома в Петрозаводске купала своих троих детей, пока не зазвонил телефон и из трубки не донесся крик: «Папа отрезал себе палец!» Звонила мама, которая только что очнулась после обморока и обнаружила, что ее муж, Вячеслав Копылов, покинул их дачу в 28 километрах от Петрозаводска вместе со своим отрезанным пальцем.
Вячеслав пилил доски, чтобы построить из них домик, в котором бы играли внуки, случайно попал себе лезвием циркулярной пилы по большому пальцу левой руки и полностью его отсек. Следующие действия Вячеслава были очень педантичны: он подобрал отрезанный палец с земли, вытер его и положил в пакет, а другим пакетом обмотал покалеченную руку, чтобы не испачкать кровью машину. Жена, наблюдавшая эту картину, упала в обморок, а когда она пришла в себя, Вячеслав уже ехал в Республиканскую больницу имени В. А. Баранова. Она была ближе всего, к тому же Копылов знал, что там есть современное оборудование, и надеялся, что ему смогут пришить палец.
Когда его дочь узнала о случившемся, она позвонила в Больницу скорой медицинской помощи Петрозаводска и попросила отправить бригаду врачей навстречу ее отцу.
«Я рассказала им, на какой машине и по какой дороге он едет, объяснила, что он только что отрезал себе палец, но они ответили: “Нормально, доедет”, — вспоминает Анна. — В итоге я все-таки их почти убедила, но они сказали, что поедут только в том случае, если папа остановится на обочине и будет их ждать. Разговаривали они не торопясь, препирались, как будто это какое-то совсем не срочное дело. Позвонить отцу и сказать, чтобы встал на обочине, я не могла — он ведь вел машину одной рукой. Но на это врачи мне сказали, что тогда они никуда не поедут, пусть он сам приезжает к ним в больницу. Положив трубку, я позвонила подруге, которая работает врачом в Финляндии, и спросила, можно ли, по ее мнению, будет пришить отрезанный палец. Она сказала, что у папы есть для этого около 18 часов».
Когда Вячеслав Копылов доехал до Республиканской больницы, он вошел в приемный покой и показал два пакета: один — с пальцем, другой — намотанный на левую руку. Его отвели к кабинету дежурного врача и попросили подождать, но, когда доктор появился, он сказал Копылову, что Республиканская больница не делает операций по пришиванию конечностей и что оказать ему помощь здесь не смогут, лучше поехать в городскую больницу скорой помощи и обратиться в отделение травматологии.
«Папа позвонил мне уже оттуда, из БМСП, сказал, что сидит в приемном покое и ждет врача. Это был вечер пятницы, и перед ним в очереди сидело много людей, в основном пьяных и бездомных, — рассказывает Анна. — Я спросила: “А палец-то у тебя все еще с собой?” Он ответил, что палец у него забрала медсестра и куда-то унесла. Я-то думала, что, если здесь ему не помогут, я еще успею отвезти его в Финляндию, чтобы там сделали операцию. Но куда врачи БМСП дели папин палец, выяснить так и не удалось».
Когда операционная освободилась, Копылова осмотрели: выяснилось, что часть кости отрезанного пальца торчит наружу, и ее тоже отпилили. После этого кожу зашили и сказали, что можно идти домой и чтобы Вячеслав попил противовоспалительный препарат «Найз», если рука будет болеть, а в понедельник пошел в местную поликлинику и сделал прививку от столбняка.
«Все выходные он промучился из-за отрезанного пальца, говорил, что больно и что ощущение такое, как будто палец до сих пор на месте, — вспоминает Анна. — А в понедельник они с мамой пошли в поликлинику. Там его даже не стали осматривать — терапевт просто написала в медицинской карте, что провела осмотр и что пациент в порядке и тоны сердца у него “ясные, ритмичные”, а потом отправила его на прививку. Больше он там не появлялся — я настояла на том, чтобы перевязки ему делали в платной клинике».
Анна звонила в Республиканскую больницу, чтобы выяснить, почему ее отцу не оказали помощь, но там на ее вопросы отвечать отказались. «Сноб» тоже связался с этой больницей, но заместитель главного врача по организационно-медицинской работе Сергей Смирнов сказал, что «комментариев от сотрудников больницы по этому случаю не будет». В БМСП Анне сказали, что, «если кость отрезали, значит, так надо было». Получить комментарий от врачей этой больницы «Снобу» тоже не удалось.
Как объяснили «Снобу» в отделении микрохирургии РНЦХ имени академика Б. В. Петровского, операции по реплантации отрезанных конечностей в России выполняют всего в нескольких больницах: например, в московской 71-й больнице или в институте им. Склифосовского. В советские времена в стране работала санитарная авиация, и в каждой местной больнице были подробные инструкции, куда и как везти человека в подобной ситуации, были специальные упаковки со льдом, чтобы отрезанную конечность можно было благополучно довезти до большого города. Но сегодня взаимодействие между медицинскими центрами работает не так хорошо, и, если человек что-то себе отрезал, то он должен с самого начала знать, куда ему обращаться. Еще можно вызвать скорую помощь — бригада должна доставить пациента туда, где ему смогут оказать качественную медицинскую помощь. Но в случае Копылова этот вариант не сработал.
В конце концов Анна рассказала о случившемся местным журналистам, а потом позвонила в Министерство здравоохранения и социального развития республики Карелия.
«Меня переключили на какую-то сотрудницу (имени ее не сказали), и она заявила мне, что я “пошла не тем путем” и не надо было ни о чем рассказывать журналистам, — говорит Анна. — И что, мол, папа не в том возрасте, когда пальцы пришивают, и что у нас для этого нет ни оборудования, ни специалистов. Будь это ребенок, его бы на вертолете могли доставить в Петербург, но здесь — другая ситуация».
В результате после многократных обращений в министерстве пообещали провести проверку. Через месяц на домашний адрес дочери Копылова пришло письмо (его копия есть в распоряжении редакции), где говорилось, что министерство провело служебные расследования в обеих больницах. По мнению чиновников, в больнице скорой помощи — там, где палец унесли в неизвестном управлении и не вернули, — помощь оказали «в полном объеме в соответствии с Порядком оказания медицинской помощи населения по профилю “травматология и ортопедия” и утвержденным стандартом первичной медико-санитарной помощи при ранах пальцев кисти без повреждения ногтевой пластинки, других ранах запястья и кисти». Что касается Республиканской больницы, то в документе значилось, что дежурный врач не имел права отказывать Копылову в помощи и что министерство попросило главного врача этой больницы внимательнее следить за соблюдением прав пациентов. Мы попробовали выяснить у сотрудников Республиканской больницы, изменилось ли после того случая поведение персонала, но те отказались разговаривать.
«В общем, на этой “проверке” министерства история и закончилась, — говорит Анна. — Я теперь даже толком не понимаю, можно ли кого-то призвать к ответственности за случившееся. А главное, никто так и не смог ответить мне на вопрос: куда делся папин палец?»
Андрей Карпенко, глава московского филиала Центра медицинского права:
В данном случае инициировать какие-то новые проверки бессмысленно, у пациента только один выход — обратиться в суд с иском о компенсации вреда, нанесенного оказанием медицинской помощи ненадлежащего качества. По закону «Об основах охраны здоровья граждан в РФ», пациент имеет право не просто на медицинскую помощь, а на качественную помощь. Задачей суда в этом случае будет понять, каким образом должна была действовать городская больница, могла ли она провести операцию и пришить палец или транспортировать пациента туда, где это сделают. Правда, мы не знаем, можно ли было на самом деле пришивать палец — лучше всего, конечно, в таких случаях сразу обложить отрезанную конечность льдом, ведь понижение температуры на 10 градусов примерно вдвое замедляет химические процессы. Но сотрудники больницы точно не имели права уносить этот палец в неизвестном направлении, ничего не объясняя.
Сейчас больница, где пациенту удаляли оставшуюся кость, прикрывается тем, что все-таки оказала помощь, правда, сделала это, что называется, дешево и сердито. Да, пришить палец — это серьезная операция, тут нужен сосудистый хирург, но в любом случае сотрудники должны были сначала хотя бы рассмотреть вопрос, могут ли они сохранить человеку палец. Чтобы разобраться в этой истории, пациенту нужно инициировать проведение судмедэкспертизы. Если выяснится, что ситуация могла разрешиться более благополучно, с больницы можно потребовать компенсацию — в первую очередь, морального вреда.
Что касается Республиканской больницы, где Копылову просто отказались помогать, то это вопиющий случай, причем отказ зафиксирован, об этом написано в документе, который пришел от Минздрава, а значит, уже есть доказательная база. С точки зрения гражданского права в этом случае пациенту полагается компенсация — сотрудники больницы нарушили его личные неимущественные права.
В целом теперь, если пациент хочет как-то доказать свою правоту, помогать ему должны в первую очередь судмедэксперты. Полагаться на Минздрав и другие органы, которые отвечают за больницы, не стоит: они будут выгораживать нижестоящие организации до последнего. А вот судмедэксперты в таком поведении не заинтересованы, они несут ответственность за дачу заведомо ложных показаний и дорожат своей должностью.
Реабилитация после потери конечности
Ампутация конечности была и всегда будет крайней радикальной мерой по спасению здоровья и жизни пациента. Современная медицина предполагает лечение и сведение к минимуму такого исхода, однако есть множество непредвиденных факторов и ситуаций, которые всё же приводят к потере конечности.
В таком случае программа дальнейшей реабилитации должна быть составлена и утверждена ещё до проведения операции.
Это необходимо для наиболее эффективного восстановления и возвращения пациента к стабильному состоянию и привычному для него образу жизни. Поговорим о постоперационном периоде, процедурах реабилитации и их значении.
Не стоит недооценивать важность эмоционального состояния пациента в такой сложный период жизни. Стресс и шок от операции могут негативно сказаться не только на скорости восстановления, но и на общем состоянии здоровья.
Необходима постоянная помощь специалиста-психолога и поддержка близких людей. Состояние депрессии нужно заменить на позитивный настрой и желание продолжать активную жизнь, невзирая на все препятствия и трудности.
Забота, любовь и поддержка со стороны близких – самое лучшее, что можно сделать для пациента.
Процесс восстановления пациента после операции можно условно разделить на 3 основных этапа:
Теперь поговорим подробнее о каждом из этапов.
В перечень базовых процедур входят:
После снятия швов и заживления ран наступает этап обучения пациента и его родственников самостоятельному уходу за конечностью. Как правило, это правильное бинтование культи, массаж, целью которых является снятие последствий операции и восстановление кровоснабжения.
Лечебная физкультура и смена положения конечности позволяют сохранять подвижность и предупредить атрофию мышц.
Говоря о первых этапах восстановления после потери конечности, нельзя не упомянуть о фантомных болях, то есть болезненных или неприятных ощущениях в потерянной конечности. До сих пор неизвестны настоящие причины таких болей, врачи продолжают изучать это явление.
Но факт остаётся фактом: боли могут беспокоить пациента, если не уделять достаточное внимание реабилитационному процессу и активности. Список мероприятий, которые могут помочь справиться с болями:
Если после длительного использования протезов фантомные боли остались, необходима консультация специалиста и корректировка курса реабилитации.
Протезы конечностей можно разделить на две большие разновидности – первичные и вторичные.
Под первичным протезом понимается изделие, которое будет использовано на раннем этапе процесса реабилитации, чтобы пациент быстрее начал привыкать им пользоваться и правильно за ним ухаживать.
Такие протезы можно применять при соблюдении всех рекомендаций уже спустя 6 недель после операции. Именно использование первичных протезов позволит снизить риск возникновения фантомных болей и упростить сам процесс реабилитации.
Вторичный протез – изделие для постоянного использования. Так сказать, финальная версия, которая максимально внешне и функционально приближена к анатомической конечности.
Обычно он изготавливается после окончательного формирования культи, чтобы уменьшить количество вносимых корректировок. Внешний вид и функционал протеза выполняется в соответствии с потребностями пациента в уровне доступной активности.
Важно отметить: «простые» протезы могут лишь частично восстановить активность и функционал, тогда как более дорогие и технически совершенные модели (например, бионические) могут практически полностью вернуть человеку потерянную конечность.
Сам процесс привыкания к протезу состоит из комплекса мер, направленных на тренировки и привыкание пациента к новой конечности. Врач должен осуществлять постоянный контроль за процессом, фиксируя успехи пациента и внося необходимые коррективы в процессе лечения.
Важно понимать, что человеку может быть не столько физически, сколько психологически непросто вернуться к прежнему образу жизни. Именно для этого требуется помощь профессиональных психологов.
Пациент должен чётко осознать свои возможности и тот факт, что он – полноценный человек, который может делать всё, на что способны и другие люди.
Как только произойдёт смена парадигмы и появится позитивный настрой, процесс интеграции в общественную и трудовую жизнь ускорится и станет полностью автономным.
Нам важно, чтобы пациенты после потери конечностей чувствовали себя полноценными людьми и продолжали радоваться жизни наравне со всеми. Здоровья Вам и Вашим близким!
ЗАПИСЬ НА ПРИЕМ
При нажатии на кнопку «Записаться», вы принимаете Положение об обработке и защите персональных данных, а также даёте своё согласие на передачу персональных данных и их обработку.
Мы свяжемся с Вами в ближайшее время, чтобы подобрать наиболее удобный для Вас день и время приема. Пожалуйста, укажите действующий номер телефона.
Повреждение сухожилия поверхностного разгибателя
Очень часто встречается среди травм кисти, так называемый «молоткообразный палец» — когда пациент, получивший травму кисти, обращается с жалобами на невозможность разогнуть ногтевую фалангу. Ниже на картинке представлена анатомия сухожильного аппарата разгибателя пальца.
При обращении проводится рентгенография, которая может выявить отрыв костного фрагмента основания ногтевой фаланги — внутрисуставной перелом.
После постановки диагноза производится фиксация пальца в положении некоторого переразгибания ногтевой фаланги, при помощи специальных шин или использования повязки, изготовленной из термопластичного бинта, применяемого в нашей клинике. Срок фиксации обычно от 4 до 6 недель в зависимости от повреждения. Ношение повязки или шины должно осуществляться постоянно, снимать её ни в коем случае нельзя. В процессе лечения пациент должен наблюдаться у врача травматолога, который проверяет, достаточно ли хорошо фиксирована область травмы, нет ли повреждений и нарушения кровоснабжения.
Не все повреждения данного типа успешно лечатся консервативно. В случае неэффективности иммобилизации показано оперативное лечение — шов сухожилия, выполняемый уже в стационарных условиях, куда нашим доктором будет дано направление
В том случае, когда консервативное лечение прошло успешно, необходимы реабилитационные мероприятия под присмотром лечащего врача, направленные на разработку движений в повреждённом сегменте, который был иммобилизирован.
Хороший вопрос«Остро почувствовала, что надо себя наказать»: Женщины о том, как режут и бьют своё тело
Четыре истории о селфхарме и комментарий психотерапевтки
По статистике, собранной из сорока стран, хотя бы раз в жизни селфхармом занимались около семнадцати процентов всех людей — то есть примерно каждый пятый человек. Авторы исследований отмечают, что эта статистика приблизительная: сбор точной информации о самоповреждении затруднён из-за стыда и стигмы. Сам по себе селфхарм нельзя назвать ментальным расстройством, однако его появление может свидетельствовать о наличии психических трудностей и заболеваний, среди которых пограничное расстройство личности, депрессия, расстройство пищевого поведения.
Часто самоповреждение начинается в очень юном возрасте: средняя цифра — тринадцать лет. Вероятность селфхарма повышается, если человек переживает непростые отношения с окружающими — например, если он или она живёт в социальной изоляции, становится пострадавшим от буллинга или относится к угнетённым группам (например, ЛГБТК). При этом женщины чаще наносят себе повреждения: согласно имеющейся информации, им принадлежит примерно шестьдесят пять процентов всех фиксируемых случаев. Наконец, число обращений, связанных с самоповреждением, последнее время только растёт.
Мы поговорили с женщинами, которые столкнулись с опытом селфхарма, и психотерапевтом о причинах и методах самопомощи. Важное замечание: если вы сейчас переживаете непростой период и чувствуете тягу к самоповреждению (или уже имеете такой опыт), заниматься самодиагностикой — плохая идея: за квалифицированной помощью лучше всего обратиться к специалистам — психиатрам и психотерапевтам.
В какой-то момент аутоагрессия стала для меня единственной очевидной и лёгкой возможностью снимать стресс. Кто-то крутит спиннер, кто-то мнёт слайм, кто-то тыкает в поп-ит, а мой антистресс — это моё тело. До недавнего времени я практиковала невидимый селфхарм: опасное поведение, сознательное употребление большего количества алкоголя, чем нужно, прогулки в одиночестве в тёмное время, очень горячая вода в ванне, щипки, пощёчины, отказ от обезболивающих при сильной боли. Даже пирсинг и татуировки в некотором роде. Моим главным страхом было то, что кто-то увидит повреждения и начнёт задавать лишние вопросы. Внимание — последнее, что было мне необходимо, потому что оно вызывает стыд, а стыд вызывает ещё больше желания вредить себе.
В середине 2020 года из-за ряда крайне неприятных событий в жизни у меня произошёл мощный нервный срыв. Я сильно напилась и изрезала себе руки и ноги. Это вызывало шок и удивление у многих моих друзей: они не подозревали, что я могу как-то навредить себе. Я долго объясняла, что не хотела покончить с собой и стерилизовала все инструменты для каттинга, а также обработала порезы. Тем не менее моя близкая подруга, которая уже какое-то время видела, что со мной происходит что-то не то, вынудила меня обратиться к психиатру. Спустя несколько сеансов мне диагностировали пограничное расстройство личности, комплексное детское ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство. — Прим. ред.) и смешанное тревожно-депрессивное расстройство.
Самоповреждающее поведение людей с пограничным расстройством личности — частое явление. Триггером для обострения психических состояний может являться страх оставленности, изоляции, потери единства со своим телом. Из-за нарушений в ментализации во время селфхарма психические состояния неотличимы от физических и складывается ощущение, что эмоциональную боль можно буквально устранить физически, а навредив себе, можно вернуть контроль над собственным телом и разумом.
Несмотря на еженедельную психотерапию и контроль психиатра, подбор препаратов для снижения симптомов ПРЛ (пограничного расстройства личности. — Прим. ред.) оказался для меня достаточно болезненным. Четыре вида терапии, основанной на антидепрессантах и нейролептиках, вызывали в организме отторжение и сильные побочки, вплоть до потери сознания и нервных срывов. Я стала гораздо агрессивнее общаться с людьми и постоянно чувствовала себя уставшей. Обострились паранойя и страх одиночества, участились приступы каттинга, вернулись панические атаки, дисморфофобия, деперсонализация и дереализация. В данный момент мы с врачом пробуем перевести меня на транквилизаторы, и, кажется, всё идёт хорошо. Предполагаемый прогресс от лечения будет заметен через два-три года, через шесть-семь лет, говорят, стану близка к нейротипичному поведению
Благодаря помощи психотерапевтки и тех оставшихся, выдерживающих мои психозы, друзей, я поняла, что срыв — это не поражение, а процесс лечения. Пока сдаваться рано. Но все ножи из дома на всякий случай выкинула. Ну а шрамы закрываю новыми татуировками, которые никогда не бывают лишними.
Первое время я не пыталась бороться с селфхармом, потому что он помогал мне держаться и жить дальше. Это звучит странно, но да, я правда чувствовала себя намного лучше, что я что-то контролирую. Что всё идёт правильно, а не непредсказуемо и хаотично, как раньше.
Меня триггерили даже самые мелкие вещи — даже те, где не было ни капли моей вины. Если я что-то делала не так, кому-то не понравилась, что-то не то сказала или просто чувствовала себя не очень счастливой — всё это воспринималось, как личный провал, который нужно было исправить. Исправляла я его, нанося себе порезы. Позже я всё-таки начала ходить на психотерапию, которая помогла избежать рецидивов. Сейчас примерно два года я не наношу себе повреждений.
Всё это время я жила с мамой. Я практически ничего ей не рассказывала, но, когда она видела следы порезов, они становились поводом для скандала. Она говорила, что у меня просто нет настоящих проблем, а тем, как я к себе отношусь, я как будто призываю или притягиваю к себе настоящие проблемы. При этом у меня была одна подруга, которая очень сильно романтизировала селфхарм. Мол, я такой особенный человек, что я так необычно и остро всё чувствую.
В детстве я читала журнал Bravo, и там был текст про вред селфхарма. Из него я узнала, что можно себя резать, что кому-то это якобы помогает. Когда мне было хреново, то я вспоминала об этом. Попробовала — и мне тогда реально показалось, что помогло. Мне кажется, что мой период селфхарма связан с тем временем, когда я очень сильно не любила себя и со всех сторон чувствовала только агрессию и видела подтверждения, что я никчёмный человек. Тут как с абьюзом: сначала я себя ругала словами, а потом перешла к физическим действиям.
Я начала резать руки, когда училась в десятом классе. Очень хорошо помню первый раз: тогда я написала первый пробный ЕГЭ по русскому языку на какой-то относительно низкий балл — низким у нас в школе считалось всё, что меньше восьмидесяти. Я остро почувствовала, что мне надо себя за это наказать, потому что меня тянули на медаль, на меня мощно давили по поводу учёбы и поступления. Тогда я себе расцарапала руку циркулем — не то чтобы сильно и больно, но в процессе я отвлеклась от мучивших меня результатов экзамена.
Как-то постепенно это стало обычным «наказанием», когда случалось что-то плохое. Например, когда меня выгнали с олимпиады за списывание, я думала, что я никуда не поступлю, что я сломала себе жизнь. В основном селфхарм был связан с учёбой, но иногда его вызывали и отношения с семьёй. Меня всё детство абьюзила бабушка, и иногда селфхарм был способом перевести психологическую боль в физическую, чтобы стало понятно, из-за чего мне больно. Я резала руки — не до мяса, просто царапала. Пару раз меня спрашивала мама, что с ними, но я отвечала, что это кот. Я не делала больше одной царапины за раз, чтобы не было лишних вопросов. Потом у меня были абьюзивные отношения на расстоянии, и селфхарм тоже был способом самобичевания и какого-то удовлетворения одновременно.
Перестала я это делать лет пять назад, когда свалила из абьюза и жизнь как-то нормализовалась. Единственный раз, когда я вернулась к селфхарму, случился года два назад. Я и мой парень сильно поругались, потом я сидела одна дома и чувствовала себя очень несчастной. Мне хотелось что-то сделать с собой, и я себе снова порезала руку. Больше такого не было, и я очень рада, что справилась. Шрамы остались как напоминание. Я никогда не получала никаких вопросов по поводу шрамов, кроме одного случая на приёме у психолога. На пятом занятии она спросила у меня: «А у тебя на руках шрамы от селфхарма? Ну, я бы на твоём месте надевала рукава подлиннее, а то некоторые работодатели не любят, могут быть проблемы». После этого занятия я больше к ней не возвращалась.
Настя
Первая осознанная попытка селфхарма у меня случилась в одиннадцать лет. Тогда у меня начало развиваться расстройство пищевого поведения, и в один прекрасный день я решила, что неплохо было бы себя наказать за срыв диеты. Наказать так, чтобы в следующий раз я подумала, прежде чем сорваться.
Сначала я пользовалась ножами, ножницами, отцовским лезвием. Потом я начала покупать лезвия специально. Я старалась наносить себе повреждения в тех местах, которые можно было бы закрыть, потому что понимала, что следы порезов вызовут у окружающих вопросы. Мне в этом плане относительно повезло, потому что у меня практически не оставалось шрамов. Потом я начала курить, и в один момент — когда у меня под рукой не оказалась лезвия, потому что я старалась оградить себя от селфхарма и избавилась даже от бритвы, — я начала тушить об себя сигареты. Сначала я старалась делать это в закрытых местах, но потом мне стало всё равно, так что я начала тушить их прямо об запястье. Ещё я могла бить себя по спине, голове, биться об стену. «Ты тупая, ты ничего не понимаешь, вот тебе», — думала я в такие моменты.
Селфхарм приходил в мою жизнь волнообразно — сейчас как раз такой этап, когда я стараюсь держаться и не прибегать к нему. Я бы выделила пару триггеров. Я обращалась к селфхарму, когда мне было очень плохо на ментальном уровне. Я не знаю, как описать это подробнее: как будто я тонула в болоте, всё в тумане, и я понимала, что никто меня оттуда не вытащит. Ты как будто погружаешься на дно отчаяния, ты не понимаешь, что тебе делать и куда двигаться. Селфхарм помогал сконцентрироваться и выдернуть себя из этого состояния, отвлечься на физическую боль. Когда у тебя хлещет кровь, тебе нужно её остановить. Это приводит в чувство.
Вторая причина связана с желанием наказать себя — например, если ты не можешь справиться с какой-то элементарной задачей. В этот момент появляется злость и ты начинаешь обвинять во всём саму себя. Если я хорошенько себя тресну, то голова как будто бы лучше заработает. Сейчас я понимаю, что это так не работает. Ещё, когда я тушила от себя сигареты, я могла похвастаться этим перед друзьями, мол, смотрите, как я умею! Мне даже не больно! Возможно, это было подсознательное желание привлечь к себе внимание. На тусовках я довольно часто ощущала себя некомфортно. Вроде люди вокруг тебя есть, но они как будто за стеклом — а ты привлекаешь внимание знакомым тебе способом.
У меня были успехи в борьбе с селфхармом. Как я уже сказала, я не покупала лезвия, выкидывала бритвы. Потом я почти перестала ходить на тусовки, чтобы не чувствовать себя ненужной. На какое-то время я даже перестала курить, чтобы не было соблазнов причинять себе вред. Мне помогала близкая подруга, которая знала о селфхарме не понаслышке. Когда нам было невмоготу, мы могли просто поговорить, и так мы поддерживали друг друга. Это помогало не срываться. Наконец, я старалась следить за питанием, режимом сна. Старалась искать способы выплёскивать эмоции другими путями. Ещё я заменяла селфхарм, когда просто рвала бумагу — это тоже помогало.
Последние пару лет, когда эта тема стала намного больше освещаться, я узнавала об этом больше. Но однажды я обратилась к психологу, и он мне посоветовал просто «не резаться», потому что «ты же девочка». «Просто подумай, что ты себя уродуешь», — сказал он. Больше я к нему не приходила. Сейчас я занимаюсь с другим специалистом: пока у нас была всего пара сеансов, но он вроде адекватный, плохих советов не даёт.
Первые годы селфхарма я банально не знала, как ещё могу достучаться до людей, как привлечь к себе внимание. С детства мои отношения с родителями были прохладными: они, например, могли запрещать мне громко смеяться или плакать. До сих пор у меня есть проблемы с выражением эмоций. Другой яркий эпизод: однажды я сильно поругалась с близкой подругой и меня так накрыло, что я впала в отчаяние. Я не знала, как до неё достучаться, поэтому я вырезала на себе слово «прости», сфотографировала и отправила ей. Показательное тушение сигарет — это моё незнание, как начать общаться с окружающими людьми: мне казалось, что оно как-то поможет наладить контакт. Когда тебе больно, то тебя все жалеют, с тобой носятся. И ты думаешь: «О, это рабочая схема».
Уже около года я не режу себя, но периодически я всё ещё бью. Мне сложно от этого избавиться: для порезов нужны лезвия, а чтобы ударить по голове — просто кулак. У меня в семье физические наказания были нормой, поэтому мой мозг воспринимает это как самое обычное наказание из благих намерений. Ещё теперь я курю сигареты до самого фильтра, чтобы не могла тушить их об руку — но изредка и здесь случаются срывы. Последний раз был буквально на этой неделе. В тот день я общалась со знакомым, мы выпили. Я разоткровенничалась и показала ему, как могу делать. Человек тогда, конечно, офигел — я увидела не то смущение, не то отвращение. Не уверена, что мы увидимся ещё раз.
Родители до сих пор не знают о селфхарме: я научилась прятать следы. На точки от сигарет обычно даже внимания никто не обращает, они похожи на родинки или родимые пятна. Если я делилась какими-то минимальными подробностями, мне обычно везло с реакцией окружающих, худший совет «просто не резаться» я получила как раз от психолога. Большая часть моих знакомых в разные периоды жизни поддерживали меня, они старались как-то помочь, делились контактами психотерапевтов. У многих из них тоже есть истории, связанные с селфхармом, поэтому они более-менее понимают, что это такое. Иногда приходилось врать о следах — тогда я сочиняла талантливую ложь и мне верили.
Карина Зинченко
Конечно, решать проблему селфхарма нужно с психотерапевтом. Но в моменте могут помочь методы, которые похожи на способы борьбы с паническими атаками. Здесь есть совет направить своё желание конкретных действий не на тело, а на другие объекты. Или воздействовать на тело другими способами — например, гладить себя или мягко сжимать. Это тоже механическое воздействие, но оно не травмирует.